Философия в. соловьева

29.10.2023

Смерть и время царят на земле,

Ты владыками их не зови:

Все, кружась, исчезает во мгле,

Неподвижно лишь Солнце любви.

Весь творческий путь Соловьева может быть понят и объяснен именно из...искания социальной правды.

Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия.

Владимир Соловьев о нравственности и экономике (по страницам работы «Оправдание добра»)

Часть I.

Соловьев о необходимости социальной доктрины христианства.

Введение.

Ни об одном русском философе, наверное, не написано столько книг и статей, как о Владимире Соловьеве (1853-1900).

Вроде бы о нем и о его творчестве все уже известно. Также известно, что Владимир Сергеевич очень противоречивая и неоднозначная фигура. Оценки его творчества весьма различаются, иногда они оказываются диаметрально противоположными. Владимир Соловев был ярким приверженцем целостного мировосприятия и миропонимания, всю свою жизнь искал пути органического соединения науки, философии и богословия. Начало этому поиску положила магистерская диссертация «Кризис в западной философии. Против позитивизма» (1881). В ней Соловьев опирался на критические обобщения И. В. Киреевского, яркого представителя первого поколения славянофилов (впрочем, Соловьев не разделял его мессианских представлений о России и противопоставления русского православия всей западной мысли). Примечательно, что собственная критика западноевропейского рационализма Владимира Сергеевича основывалась также на аргументации некоторых европейских мыслителей.

Поиск путей синтеза науки, философии и религии требовал от Владимира Соловьева большой эрудиции, которую он демонстрировал в своих трудах. Сфера его познавательных интересов очень широкая, в нее входили следующие области знания: гносеология, антропология, этика, история и историософия, право, история церкви, богословие (теология), социология и т.п. Соловьев был не только философом, но также известным поэтом эпохи символизма и «серебряного века». Он также выступал как литературовед, написав целый ряд статей о Пушкине, Лермонтове, Тютчеве, А.К. Толстом, Лескове.

Подобно таким русским мыслителям, как Константин Леонтьев или Лев Тихомиров, Владимир Соловьев был достаточно самобытной личностью, он никого не повторял, ни у кого нечего не заимствовал и был яркой «одиночкой». Но если у того же Леонтьева и Тихомирова последователей было мало, то Владимиру Соловьеву многие старались подражать. Он оказал влияние на целую плеяду русских философов, которых сегодня принято относить к представителям так называемой «русской религиозной философии». Среди таких последователей можно назвать С. Булгакова, Н. Бердяева, Л. Карсавина, С. Франка, П. Флоренского, Е. Трубецкого и других. Влияние Владимира Соловьева распространялось также на творчество русских писателей, поэтов и художников начала ХХ века. Отчасти, чары Соловьева можно объяснить тем, что его идеи оказались созвучны духу того непростого времени, когда Россия находилась на переломе эпох (разрушение традиционных устоев и переход к капитализму). Тогда на волне отрицания всего ортодоксального и архаичного приветствовалось все новое, а нового у Соловьева хоть отбавляй. Кроме того, большую роль сыграл талант Соловьева, виртуозно владевшего как пером, так и устным словом. Многие обращали внимание на его способность убеждать собеседников, которая граничила с «гипнотизмом». Многих привлекала не философия Соловьева, а его мистицизм. Впрочем, по-настоящему сильная волна увлечения Соловьевым в среде интеллигенции столичных городов Петербурга и Москвы возникла уже после смерти Владимира Сергеевича.

У Соловьева, между тем, было и остается много оппонентов, критиков. Нередки такие резкие оценки Соловьева: «еретик», «папист», «оккультист», «бунтовщик хуже Пугачева», «юдофил», «космополит» и т.п. Главные обвинения в адрес Соловьева: ересь софианства, экуменизм (теория «вселенской теократии»), симпатии к католицизму и готовность пожертвовать Православием ради «христианского единства» («неортодоксального христианства»). Порой Соловьев доходил до утверждения, что никакого раскола Христианской Церкви в 11 веке не было, имело место лишь одно из случавшихся и до этого недоразумений в отношениях между Константинополем и Римом, со времен Христа Церковь остается Единой, Вселенской, а восточное православие и западный католицизм - лишь Ее модификации. По мнению Соловьева, просто надо признать этот очевидный факт, после чего мир станет «вселенской теократией», «богочеловечеством».

Критики Соловьева также отмечают его приверженность идее синтеза христианства и иудаизма («иудеохристианство») , неприязнь по отношению к византийской цивилизации, увлечения мистицизмом и даже оккультизмом, склонность к пантеизму, вера в «светлое будущее» человечества на земле (что граничило с ересью хилиазма), понимание истории как «христианского прогресса» и т.п. При этом, по мнению критиков, степень вины Соловьева возрастает в связи с тем, что он заразил своими ересями многих мыслителей и молодежь того времени.

Мы можем заметить, что Соловьев не был лишь мишенью критики. При своей жизни он сам активно нападал на некоторых современников. Например, на славянофилов, идеи которых об уникальности России явно шли в разрез с его теорией «вселенской теократии». Или на Н.Я. Данилевского, который в своей книге «Россия и Европа» показал, что никакого «всечеловечества» нет и быть не может, а мир представляет собой совокупность очень разных цивилизаций («культурно-исторических типов»). Соловьев выступил с резкой критикой того строя, который существовал в Византии (прежде всего, статья «Византизм и Россия» - 1896). Соловьев фактически нанес удар по идеям своего друга К.Н. Леонтьева, который полагал, что заимствование опыта государственного строительства Византии («византизм») может спасти Россию от грядущей катастрофы. Соловьев не просто критиковал Византию, он категорически отрицал необходимость каких-либо заимствований опыта Второго Рима, предлагал идти по проторенной дороге Западной Европы. И в этом смысле для Соловьева Петр Первый был образцовым правителем. За подобного рода симпатии Соловьев получил титул 100-процентного «западника». Дружеские и творческие отношения между двумя мыслителями прекратились.

Справедливости ради следует сказать, что от ряда своих заблуждений Соловьев отказался в конце своей жизни. Прежде всего, он разочаровался в своем проекте «вселенской теократии», стал более трезво и критично относиться к католицизму и т.п. От мечты о «светлом будущем» и веры в «христианский прогресс» Соловьев перешел к эсхатологическим размышлениям о конце земной жизни (антихрист, апокалипсис). Эти размышления нашли свое отражение в его последней крупной работе «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории» (1900). Кстати, многие современники (Е. Трубецкой, Н. Бердяев, К. Мочульский) сразу же заметили, насколько «Три разговора» отличаются от предыдущего творчества В. Соловьева. Они оценили работу как своеобразное покаяние философа в своих предыдущих грехах и ересях.

По мнению ряда современных исследователей, в актив Соловьева можно зачислить его идеи о том, что христианство представляет собой не только (и даже не столько) религию индивидуального спасения человека. Настоящее христианство, согласно Соловьеву, немыслимо без социального начала. Христиане могут спасаться лишь через выстраивание правильных (основанных на евангельских принципах) отношений с другими людьми (как христианами, так и нехристианами). Крайне важным условием для спасения человека является правильно устроенное государство. Что касается церкви, то она не должна замыкаться лишь на той жизни, которая велась и ведется в пределах церковной ограды. Она должна оказывать гораздо более активное влияние на все стороны жизни общества. По сути Соловьев сформулировал немало идей, которые в совокупности можно назвать «социальным христианством». Исследователи творчества Соловьева особенно выделяют его вклад в философское осмысление и обоснование права и государства. Не умаляя первенствующей роли нравственных норм в жизни общества, Соловьев исходил из того, что право и государство могут и должны содействовать нравственному прогрессу общества. В этом пункте Соловьев расходился со славянофилами, которые считали главным и единственным условием нравственного прогресса общества христианскую церковь. А развитие правовых институтов в России последние даже рассматривали как угрозу для самобытности русской цивилизации. А К. Леонтьев был одним из резких критиков того, что сегодня мы называем «правовым государством». Константин Николаевич полагал, что русский человек должен бояться не закона, судьи или полицейского, а Бога. А «облагодетельствованная» конституцией Россия очень быстро скатится к революции.

Соловьев решительно дистанцировался от славянофильского идеализма, основанного, как он выразился, на «безобразной смеси фантастических совершенств с дурной реальностью». Равно как и от избыточного морализаторства Льва Толстого, которое, по мнению Соловьева, представляло собой «правовой нигилизм». Но оставим в стороне интересы Соловьева в сфере права и государства. Исследователи творчества Владимира Соловьева крайне редко в список его интересов включают экономику. Это, по нашему мнению, несправедливо. Писал он и об экономике, хотя действительно, немного и редко. Но, как говорится, «редко, но метко». Естественно, не как профессиональный экономист, а как философ.

Коротко об «Оправдании добра» Владимира Соловьева

Хотелось бы восполнить этот пробел. «Меткие» мысли об экономике можно найти в одной из наиболее известных работ Владимира Соловьева «Оправдание добра». Остановимся на ней подробнее. Работа увидела свет в 1897 году. Следует признать, что это произведение - одно из наиболее фундаментальных исследований вопросов этики в истории мировой философской мысли. Те специалисты, которые занимаются изучением творчества Соловьева, ставят указанную работу на первое место среди трудов философа.

Одна из сквозных мыслей работы Соловьева «Оправдание добра» такова: все многообразие проявлений нравственности можно свести к трем основным первичным видам. Эти три вида, изначально присущие природе человека (совесть), соответствуют трем видам чувств: чувству стыда, чувству жалости и чувству благоговения перед высшими силами. Уровень нравственности, соответственно, определяется степенью: господства человека над материальной чувственностью (аскетическое начало нравственности), солидарности с другими людьми (готовность человека жертвовать ради других, альтруизм), внутреннего подчинения сверхчеловеческому началу (религиозное начало в нравственности). Все остальные конкретные проявления нравственности (или, наоборот, безнравственности) представляют собой производные формы и комбинации трех указанных «первичных» видов.

Книга «Оправдание добра» представляла собой лишь первую часть задуманной Соловьевым обширной трилогии, посвященной вопросам так называемого «всеединства», «всечеловечества» и «вселенской теократии». Соловьев вынашивал проект объединения человечества на почве единой веры всех людей в Бога. В качестве такого единого для человечества духовно-религиозного «общего знаменателя» Владимир Сергеевич рассматривал христианство. Причем, судя по многим его замечаниям и намекам, он готов был на то, чтобы таким «знаменателем» стало христианство в его католическом варианте - так называемое «неортодоксальное» христианство. В проекте Соловьева просматривались явные признаки ереси экуменизма. Впрочем, это была даже не ересь, а лишь мечтательное прожектерство. Оно не получило должного обоснования в трудах Соловьева. И не могло получить, поскольку идея вселенской христианской теократии противоречила духу и догматам христианства. Соловьев рассматривает добро как онтологическое явление, добро развивается необходимо и независимо от различения между добром и злом. Исторический прогресс не связан с христианством и с судьбой отдельной личности, а представляет собой саморазвитие мира. Соловьев считал, что мир «запрограммирован» на развитие в направлении универсального блага - пресловутого «всеединства». Создается впечатление, что работа «Оправдание добра» писалась Соловьевым с одной-единственной целью - обосновать захватившую его еще в молодости идею «всечеловечества», «всеединства». Идея «всеединства» подвергалась критике (по нашему мнению, достаточно справедливой) и в годы жизни Соловьева, и после его смерти. По мнению некоторых исследователей, было бы неправильно назвать теории Соловьева «христианской философией», ведь в них сильны и нехристианские идеи, в них много от пантеизма.

В.С. Соловьёв был, действительно, верующим человеком, но в его синтетический замысел входило включение и таких положений, которые несовместимы с христианством. А.Ф. Лосев (1893-1998) писал о том, что теоретические работы мыслителя являются классическими по форме, но небезупречными по смыслу: Соловьёву не удалось избегнуть пантеистических, гностических и неоплатонических тенденций. Имеются и более жесткие оценки учения В. Соловьева о нравственности. Вот что например пишет автор материала под названием «Оправдание добра (1897 г.)», размещенного на сайте «Антимодернизм.ру» (предположительно автор - Роман Вершилло): «Как и в других своих сочинениях, в "ОД" («Оправдание добра» - В.К.) Соловьев выступает как последовательный монист, ставящий знак существенного тождества между духовным и - телесным, общим и - единичным, личным и - общественным. Мир - это материальная и "сверхматериальная" тотальность, бытийный монолит. Существует лишь одна субстанция (здесь Соловьев следует Спинозе), которая противопоставляется разрозненности личностей, предметов и явлений наличного бытия. В.С. Соловьев не делает различия между реальностью и фантазией, истиной и ложью. И поэтому он признает эволюцию и отрицает ее, говорит о личности и о душе, и отрицает и то и другое, употребляет слова "добро" и "зло" и сливает их друг с другом. В целом, вывод Соловьева в "ОД" сводится к тому, что неизбежный прогресс происходит внутри неподвижного бытийного монолита, или, что для Соловьева одно и то же, такой прогресс не происходит, потому что внутри "всеединства" развитие невозможно. С точки зрения этого бессмысленного учения не нужны ни личность, ни свобода воли, ни различение добра и зла, ни философия, ни Христианская религия. Онтологическая "нравственность" превосходит вообще всё отдельное и осмысленное просто потому, что она есть и без остатка совпадает с материальным бытием» .

Я не являюсь философом, поэтому углубляться в разбор философских заблуждений (граничащих, по мнению авторитетных богословов, с ересями) Соловьева не буду. Вместе с тем, Владимир Соловьев в работе «Оправдание добра» высказал много интересных идей, относящихся к сфере смежных (вроде бы даже периферийных) интересов философа. В том числе к сфере экономики. И здесь мы находим много полезного и поучительного. Хочу отметить, что многие русские мыслители конца 19-начала 20 века обратились к теме экономики, чего ранее не наблюдалось. Начиная с Федора Достоевского, они стали говорить об «экономическом материализме» как отличительной черте русского общества того времени. Требовалось осмысление «экономического материализма».

Экономике посвящена, прежде всего, глава 16 «Экономический вопрос с нравственной точки зрения». Отдельные мысли по экономике встречаются и в других, особенно последних главах. Итак, начнем анализ 16 главы работы, последовательно двигаясь по тексту.

О нравственных и экономических корнях национального и уголовного вопросов

Обратим внимание, что 16-й главе «Оправдания добра» предшествуют главы, которые называются: «Национальный вопрос с нравственной точки зрения» (глава 14) и «Уголовный вопрос с нравственной точки зрения» (глава 15). Продолжая разговор, начатый в этих главах, Владимир Соловьев в 16 главе говорит о том, что национальные конфликты и уголовная преступность имеют часто причины экономические. Лишь на поверхности все это выглядит как межэтническая вражда и уголовные преступления человека против человека (убийства, грабежи, разбой и т.д.). За всем этим, как отмечает Соловьев, стоит причина экономическая: «Если бы люди и народы научились ценить чужие национальные особенности, как свои собственные, если бы, далее, в каждом народе преступные личные элементы были по возможности исправлены перевоспитанием и разумною опекой с полным упразднением всех остатков уголовной свирепости, этим нравственным решением вопроса национального и вопроса уголовного не была бы еще устранена важная причина и народной вражды, и преступности - причина экономическая (курсив мой - В.К.)» .

В предыдущих двух главах Соловьев рассуждал о том, как, исправляя нравы общества, можно добиться если не исчезновения национальной розни и уголовных преступлений, то, по крайней мере, ослабления остроты этих двух проблем. А теперь, он еще говорит о необходимости устранения причин экономического порядка. Впрочем, данный вывод философа не оригинален. Уже целая плеяда буржуазных и социалистических авторов в духе философии экономического материализма говорила о том же. Правда, некоторые авторы перегибали палку, утверждая, например, что национальных (а также религиозных) войн давно уже в мире не осталось. Войны идут за экономические интересы (передел рынков, источники сырья, сферы приложения капитала), а национальные (и религиозные) лозунги этих войн - лишь прикрытие чьих-то экономических интересов. Именно такой крайней точки зрения придерживался, например, В.И. Ленин (она наиболее ярко представлена в его работе «Империализм, как высшая стадия капитализма»).

Позиция Соловьева намного тоньше и глубже. Признавая экономические причины межнациональной розни и уголовной преступности, он утверждает, что экономические причины, в свою очередь, имеют нравственные первопричины: «Это дурное воздействие экономических условий современного человечества на состояние национального и уголовного вопроса зависит, конечно, от того, что это положение само по себе страдает нравственным недугом. Его ненормальность обнаруживается в самой экономической области, поскольку здесь все более и более выступает вражда общественных классов из-за имуществ, грозящая во многих странах Западной Европы и Америки открытою борьбою не на живот, а на смерть». Корень всех социальных проблем - один, вернее единый. Так учат святые отцы, так написано в Священном Писании. Апостол Павел говорил: «Корень всех зол - сребролюбие». А с тем, что в конце 19 века классовая борьба на экономической почве в Западной Европе и Соединенных Штатах Северной Америки обострялась и угрожала стабильности тогдашнего общественного строя, можно полностью согласиться. Это был строй капитализма, в котором сребролюбие стало высшим смыслом жизни. Владимир Соловьев уже ощущал плоды развития «русского» капитализма с 1860-х гг., когда начались реформы Александра II. Он высказывал опасения, что классовая борьба в России может перерасти в революцию. Поэтому экономический вопрос философа волновал не как отвлеченная научная проблема, а как вызов грядущего ХХ века (до которого он не успел дожить). Судя по целому ряду работ Соловьева, он видел главную опасность во внутренних социальных и классовых конфликтах стран Западной Европы, Америки, России. Угрозы мировой войны он не видел (и даже полагал, что такая война мало вероятна). О необходимости выработки позиции Восточной Церкви по социальным вопросам.

Евангелие (да и просто совесть) диктуют человеку необходимость накормить и обогреть голодного и холодного. А если таких голодных и холодных миллионы? - задается вопросом Соловьев. Тут два варианта поведения. Либо вообще забыть о делах благотворительности и помощи. Либо пытаться делать что-то для того, чтобы можно было накормить и обогреть миллионы страждущих людей. Но во втором случае человек неизбежно будет вовлечен в решение социальных проблем. Значит, христианин обречен на то, чтобы быть существом социальным. Т.е. думать о лучшем устроении общества и участвовать в этом устроении. Причем солидарно с другими людьми, которым голос совести подсказывает делать то же самое. Поскольку вся проблема добра рассматривается не с позиций холодного рационализма, а с позиций христианства, то фактически Соловьев призывает к тому, чтобы у христианства как сообщества людей была своя социальная политика:

«Для человека, стоящего на нравственной точке зрения, так же невозможно принимать участие в этой социально-экономической вражде, как и во вражде между нациями и племенами. И вместе с тем невозможно для него оставаться равнодушным к материальному положению его ближних. Если элементарное нравственное чувство жалости, получившее свою высшую санкцию в евангелии, требует от нас накормить голодного, напоить жаждущего и согреть зябнущего, то это требование, конечно, не теряет своей силы тогда, когда эти голодные и зябнущие считаются миллионами, а не единицами. И если я один этим миллионам помочь не могу, а следовательно, и не обязан, то я могу и обязан помогать им вместе с другими, моя личная обязанность переходит в собирательную - не в чужую, а в мою же собственную, более широкую обязанность, как участника в собирательном целом и его общей задаче».

Соловьев был один из первых русских мыслителей, который задался вопросом: почему у Восточной Церкви нет своей внятной позиции по социальным вопросам? В отличие, скажем, от католической церкви, где вопросы социальной жизни во времена Соловьева уже достаточно подробно исследовались католическими теологами и разъяснялись в папских энцикликах Римского престола.

Можно предположить, что вдумчивые православные богословы видят и понимают тонкие связи между христианством и Церковью, с одной стороны, и социальной сферой и социальным поведением человека, с другой. Но миллионам рядовых христиан надо дать простое и убедительное понимание того, как относиться к событиям социальной жизни и как выстраивать собственную жизнь в большом социуме (следует отметить, что с пониманием о жизни в малом социуме - семье дело обстояло намного лучше). Во времена Соловьева в воздухе уже витала идея разработки документа, который можно было бы назвать социальной концепцией Русской православной церкви. Что-то наподобие простого закона, который был дан Богом Моисею для обуздания жестоковыйного еврейского народа. Соловьев в «Оправдании добра» фактически делал наброски такого документа.

Смерть и время царят на земле,

Ты владыками их не зови:

Все, кружась, исчезает во мгле,

Неподвижно лишь Солнце любви.

Весь творческий путь Соловьева может быть понят и объяснен именно из...искания социальной правды.

Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия.

Владимир Соловьев о нравственности и экономике (по страницам работы «Оправдание добра»)

Часть I.

Соловьев о необходимости социальной доктрины христианства.

Введение.

Ни об одном русском философе, наверное, не написано столько книг и статей, как о Владимире Соловьеве (1853-1900).

Коротко об «Оправдании добра» Владимира Соловьева

О нравственных и экономических корнях национального и уголовного вопросов

«Оправдание добра» - это снова же и название главного произведения Вл. Соловьева, и обозначение основной линии его философских и личностно-нравственных поисков. Вопрос о добре - одновременно и проблема смысла человеческой жизни. В предисловии к первому изданию «Оправдания добра» философ писал: "Есть ли у нашей жизни вообще какой-нибудь смысл? Если еттъ, то имеет ли он нравственный характер, коренится ли он в нравственной области? И если да, то в чём он состоит, какое ему будет верное и полное определение? Нельзя обойти этих вопросов, относительно которых нет согласия в современном познании". Итак, ставятся вопросы, коренные для бытия и сущности человека, для ищущей нравственной души. Но эти же вопросы так или иначе волнуют "отрицателей жизненного смысла", все равно, идет ли речь о людях в их повседневном существовании или создателях философских систем, "теоретических пессимистах".

Вл. Соловьев исходит из того, что для ответа на поставленные коренные вопросы необходимо разработать новуюфилософию. дающую именно оправдание добра, притом не с помощью отдедьных поверхностных рассуждений, а благодаря построению развернутой философско-этической систематической концепции и осуществлению универсального синтеза рациональных и мистических средств познания. Соответственно разворачивается исследование в трактате «Оправдание добра»: сначала ставится "общий вопрос о смысле жизни" (Предисловие) и о нравственной философии как науке (Введение). Во Введении Соловьев рассматривает и отвергает те взгляды на смысл жизни, которые представляются ему неприемлемыми: 1) рассуждения тех, кто твердит о преимуществах небытия, но на деле предпочитает бытие; 2) взгляд, признающий в жизни смысл, но исключительно эстетический, безотносительный к нравственному добру; 3) идея, согласно которой смысл жизни в добре, но оно дано свыше, и на долю человека остается лишь покорность; 4) "противоположное заблуждение (моральный аморфизм), утверждающее, что добро существует лишь в душевных состояниях отдельного человека и естественно проистекающих отсюда добрых отношениях между людьми".

Эти взгляды Соловьев отвергает прежде всего по той причине, что они не отвечают сущности добра. Общие же "внутренние признаки добра как такого: его чистота, или самозаконность (автономия), поскольку оно ничем внешним не обусловлено; его полнота, или всеединство, поскольку оно все собой обусловливает; его сила, или действенность, поскольку она через все осуществляется". Исходя из природы добра, Соловьев решает вопрос о специфике нравственной философии, которая, по его мнению, не зависит ни от положительной религии, ни от теоретической философии (гносеологии и метафизики). Не зависит она и от бесконечных философских споров о свободе воли, ибо, по убеждению Соловьева, "нравственность возможна и при детерминизме, утверждающем необходимость человеческих поступков". Какой именно вид должна принять нравственная философия, уясняется из дальнейшего содержания книги «Оправдание добра». Эта книга делится на три главные части: «Добро в человеческой природе», «Добро от Бога» и «Добро через историю человечества». Перед читателем развертывается широкое полотно "нравственной философии" с ее "оправданием добра". Эта философия фактически включает в себя и проблему человека, человеческой природы, и философию религии, философскую теологию, и особую социальную философию, и философию истории. Но вся эта проблематика как бы нанизана на стержень нравственных принципов и начал, возведена к сущности и назначению добра.

Первый уровень, на котором разбирается проблема добра, - это человек и его сущность, "человеческая природа". Соловьев исходит из того, что существуют некоторые "естественные корни" нравственности. Таковы, например, чувства стыда, жалость и "симпатическое чувство", чувство благоговения или благочестия, совесть как чувство стыда в более обобщенной форме. Соловьев разбирает также: аскетизм, или возведенное в принцип воздержание, как несомненный элемент добра; жалость и альтруизм; религиозное начало в нравственности. Правда, одновременно философ замечает, что бывает "злой аскетизм", унижающая жалость, показная или фанатичная религиозность. Поэтому "естественные корни" нравственности в человеческой природе неполны, несовершенны и недостаточны, не отвечают признакам добра как такового, хотя и образуют одну из его предпосылок. Все они ценны тем, что как бы взывают, "отсылают" к целостности добра, гарантом которого, однако, не может быть человек. Теперь открыт путь, ко второму уровню анализа - "Добро от Бога". Сначала Вл. Соловьев, как бы возвращаясь к естественным нравственным основам, демонстрирует их единство - и тем самым движение к чему-то высшему, к "безусловному началу нравственности", которым является Бог. "Когда связь человека с божеством возвышается до абсолютного сознания, то и охранительное чувство целомудрия (стыд, совесть, страх Божий) обнаруживают свой окончательный смысл как сохраняющие не относительное, а безусловное достоинство человека - его идеальное совершенство, как долженствующее быть осуществленным^ - Здесь и нравственость аскетическая получает ждет своего 19 февраля, пишет Соловьев. Его рассуждения остаются актуальными и сегодня.

Во второй половине ХIХ происходит поляризация философских направлений. Идеализм и материализм соответствуют враждебным друг другу политическим течениям - охранительным или революционным идеям. В идеализме ведущая роль принадлежит религиозно-идеалистической философии. Религиозные идеи славянофилов, С.С. Гогоцкого, П.Д. Юркевича получают дальнейшее развитие в философии ВЛ. СОЛОВЬЕВА , в славянофильстве и «почвенничестве».

Центральной фигурой религиозной философии того времени был ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ СОЛОВЬЕВ (1853–1900). Соловьев стоит у истоков русского богоискательства, создания новых религиозных представлений. Он находился в оппозиции к официальной религии, считая, что пришло время восстановить «истинное» христианство, создать христианскую православную философию. «Философия религии одинаково необходима для всех мыслящих людей, как верующих, так и неверующих, ибо если первые должны знать, во что они верят, то вторые, конечно, должны знать то, что они отрицают».

Определяя свою философскую позицию, Соловьев считал, что западноевропейская философия, как эмпирическая, так иррационалистическая, - одностороння. А дело заключается в том, что сущность истины не постигается нив опыте, ни в разуме отдельно взятыми. Выход из сложившегося положения Соловьев видит в «универсальном синтезе» философии, науки и религии, создании «свободной теософии» (здесь можно усмотреть продолжение концепции славянофилов о «цельном знании»). При этом Соловьев критикует современное состояние и философии, и науки, и религии; должны быть переосмыслены все три составляющие. Но этого мало. Нужно далее нравственное совершенство, «цельность духа» людей. Всеэто дает возможность постичь абсолютное, «истинно сущее».

Исходный пункт философии Соловьева - «истинно-абсолютно-сущее». Оно характеризуется с разных сторон: оно - бытие и «сила бытия», и в тоже время оно выше бытия; оно характеризуется как «всеединство». Дело в том, что любая вещь познается в ее отношении к целому. А целое - не просто множество вещей, а всеединство. Всеединство - абсолютное начало всякого бытия. В конце концов, всеединство есть Бог.

Абсолютное предполагает нечто иное и определяется в своем другом - идее, или Логосe, который характеризуется категориями Блага, Истины и Красоты. Далее Абсолютное проявляется в виде материального мира, с его категориями пространства, времени, причинности, непроницаемости и т.д. Мир в своей эволюции проходит 3 этапа : космогонический процесс (здесь происходит превращение мира из хаоса в космос, подготовка условий для появления человека), исторический процесс (на этом этапе через человека идет путь преобразования бытия), богочеловеческий процесс (появление Христа дает смысл истории, которая должна завершиться Царством Божьим).

Одна из важных идей Соловьева - концепция неразрывного единства идеального и материального, которое представлено в виде Софии. Сначала Соловьев понимает Софию как материально осуществленную идею или идеально преображенную материю. Затем София дополняется другими признаками: София - божественное единство, София - разумная благоустроенность космоса; София - идеальное, совершенное человечество; София - женское начало.

В человеке - единство духовного и материального . От материального, природного у человека зло. Задача человека как духовного существа - преодоление зла и несовершенства. Человек должен стремиться к преобладанию духа над плотью, развивая добродетели, нравственные чувства. Но человек не только должен совершенствоваться, он должен преобразовывать внешний мир («свободная теургия»). Преображенная действительность должна стать прекрасной.

Центральная проблема гносеологии - проблема истины . Истина характеризуется много аспектно. Истина прежде всего всеединство, абсолютное. Далее, истина - предметы, законы. В этом аспекте истина - это «образ Божий» в мире. И наконец, истина - характеристика знаний. Истинное знание должно показать отношение предметов к их единству. В традициях античности Соловьев связывает истину с добром.

Нравственный смысл жизни человека - стремиться к добру вместе со всем человечеством . Современность Соловьев оценивал критически. На первый план вышла «плутократия», «в нас нет Бога», «мы живем не в истине». Нужно прекратить вражду между нациями, классами. У русского народа есть для этого предпосылки: внутренняя религиозность, стремление к высокой нравственности. Соловьев говорил, что Россия сыграет решающую роль в духовном примирении Востока и Запада, в единении всемирного христианства.

Основу философии Соловьева составили разработанные им понятия Всеединства, Добра и его воплощений, Богочеловечества, Софии. Онтологические, этические, социологические и историко-философские взгляды Соловьева нашли наиболее полное свое выражение в труде «Оправдание Добра» . Должное содержание или смысл человеческой жизни он видит в осуществлении человеком, обществом и человечеством в целом идеи Добра. При этом Добро трактуется онтологически, как некая высшая сущность, получающая воплощение в различных формах - в индивидуальном бытии человека, в религии и церкви, в истории человечества. Добро обладает следующими свойствами : 1) чистотой, или самозаконностью (автономией), ибо оно ничем внешним не обусловлено; 2) полнотой, или всеединством, поскольку оно все собою обусловливает; 3) силой, или действенностью, поскольку оно через все осуществляется. Оно проявляется прежде всего в чувствах стыда, жалости (сострадания) и благоговения. Эти первичные данные составляют незыблемые основы нравственной жизни человечества. Все так называемые добродетели могут быть показаны как видоизменения этих трех основ или как результат взаимодействия между ними и умственной стороной человека. Благодаря наличию этих первичных данных нравственности люди способны видеть различие между добром и злом, вырабатывать и воспринимать моральные нормы, формулировать учение о нравственности. Соловьев подчеркивает, что именно человек в своем разуме и совести (а не во всех своих поступках и жизнепроявлениях) есть безусловная форма для Добра как безусловного содержания. Его право и долг - оценивать с точки зрения соответствия идее Добра не только собственное поведение, но и те общественные образования, в которые он оказывается включенным (семья, церковь, Отечество). Эти образования есть исторические образы Добра, и человек должен участвовать в их жизни и соответствовать их требованиям лишь в той мере, в какой эта жизнь и эти требования являются воплощениями Добра. Соловьев не принимает противопоставления личности и общества, критикуя как «гипнотиков индивидуализма», утверждающих самодостаточность отдельной личности, так и «гипнотиков коллективизма», которые видят в людях только общественные массы. Человек для него - существо лично-общественное. Соловьев различает три основные формы организации человеческого общества : 1) родовая форма; 2) национально-государственный строй; 3) всемирное общение жизни. Последняя из этих форм есть осуществление идеи Всеединства - идеал будущего, когда в «действительном нравственном порядке» будут преобразованы и воссоединены все элементы бытия, содержащие даже в своем несовершенном состоянии «искру Божества».

Значительная часть работ Соловьева, в том числе и его публицистика, представляет его размышления о возможных путях достижения Богочеловечества - о том, что для этого могли бы сделать личность, государство, Церковь, и прежде всего в России.

В конце 70-х гг. Соловьев (в работе «Три силы») выдвинул идею России как «третьей силы», свободной от недостатков и ограниченностей двух других - «восточной» (чрезмерно подчиняющей личное начало общему) и «западной» (утверждающей чрезмерную независимость частного от общего). Третья сила должна «примирить единство высшего начала с свободной множественностью частных форм и элементов». Впоследствии Соловьев отказался от противопоставления России «западной силе».

Соловьев предлагает проект мироустройства, к которому должно двигаться человечество. Это будущее мироустройство предполагает духовный авторитет вселенского первосвященника, светскую власть национального государя и свободное служение пророка - свободного инициатора прогрессивного социального движения. От России же, считает он, требуется «обращение всех наших национальных дарований, всей мощи нашей империи на окончательное осуществление социальной троицы, где каждое из трех главных органических единств - церковь, государство и общество - безусловно свободно и державно, не в отъединении от двух других, но в утверждении безусловной внутренней связи с ними. Восстановить на земле этот верный образ Божественной троицы - вот в чем русская идея».

Десятилетие спустя в «Оправдании Добра» Соловьев вновь подтверждает свою приверженность идее «согласного действия» первосвятителя, царя и пророка как личных носителей верховных жизненных начал, видя в этом условие единства, полноты и правильного хода общего нравственного прогресса. Однако общий контекст этого произведения значительно отличается от «Русской идеи» с ее односторонней критикой Русской Православной церкви, давшей повод (наряду с приписыванием непогрешимости первосвященнику) говорить о том, что Соловьев отождествлял «первосвященника» с главой католической церкви. В «Оправдании Добра» философ рассматривает все христианские церкви как исторические образы Добра, стремясь быть объективным в характеристике их достоинств и ограниченностей.

Перестройка философской системы (1897-1899)

I. Оправдание добра

В 1894 году Соловьев задумал переиздать свою «Критику отвлеченных начал», но, перечитывая ее, убедился, что взгляд его на нравственность во многом изменился и что старая система не соответствует больше его убеждениям. Попытка переработки привела к полному пересмотру, и в три года он написал новую этику.

«Оправдание добра» вышло в 1897 году. В предисловии автор отвергает три ложные концепции нравственности: культ силы и красоты (ницшеанство), моральный аморфизм (толстовство) и внешний авторитет (положительную религию). «Нравственный смысл жизни человека, - заключает он, - состоит в служении добру, но это служение должно быть добровольным, то есть пройти через человеческое сознание».

Прежнее деление этики на нравственность субъективную и объективную сохраняется («Добро в человеческой природе» и «Добро через историю человечества»), но теоретическое обоснование ее резко меняется. В «Критике отвлеченных начал» автономия этики отвергалась: она казалась автору ложным «отвлеченным морализмом», - и он выводил нравственность из положительной религии и мистического опыта: только веря в христианское откровение, можно утверждать божественное начало человека, а без веры в это начало всякая нравственность становится субъективной иллюзией. И Соловьев убедительно доказывал невозможность построить этику без метафизики.

В «Оправдании добра» он стоит на противоположной точке зрения: этика не гетерономна, а автономна, нравственная философия может быть построена как наука на эмпирических основах. Идея добра присуща человеческой природе и всеобща. Ап. Павел говорит, что и язычники творят добро по закону, написанному в их сердцах, значит, сознание добра может быть и помимо истинной религии; религий много, а нравственность одна; не нравственность должна искать оправдания у религии, а, наоборот, религия оправдывается нравственностью. Так, например, католики, протестанты и православные в своей полемике всегда пользуются нравственными аргументами. Бывают, наконец, и безнравственные религии. Автор приходит к выводу: «Независимо от каких бы то ни было положительных верований или неверия, всякий человек, как разумное существо, должен признавать, что жизнь мира имеет смысл, то есть должен верить в нравственный порядок. Эта вера логически первее всех положительных религий и метафизических учений и составляет то, что называется естественной религией».

Трудно себе представить более решительное отречение от прежних заветных верований. Раньше Соловьев выводил понятие добра из понятия Бога, теперь понятие Бога он пытается вывести из понятия добра. Естественная религия дана в опыте, а следовательно, этика может быть построена как наука, без всякой метафизики.

Эмпирическими началами этики автор считает стыд, жалость и благоговение. Вся нравственная жизнь вырастает из одного корня - полового стыда: факт стыда гласит: животная жизнь в человеке должна быть подчинена духовной. Поэтому основным принципом нравственности является аскетизм: человек борется с животной жизнью, с материальной природор, он не желает быть закабаленным слугой бунтующей материи или хаоса. Плотское начало размножения есть зло и подлежит упразднению.

Столь же «природно» второе начало нравственности - жалость. "Естественная органическая связь всех существ, как частей одного целого, есть данное опыта, это есть «естественная солидарность всего существующего». Соловьев развивает учение Шопенгауэра о жалости как основе нравственности, не отказывается признать эту основу единственной: жалость существенно обусловлена чувством равенства; при неравенстве, например в отношении детей к родителям, младших к старшим, она переходит в благоговение. И здесь - зарождение религиозного чувства. Вместе с Спенсером он считает, что в образе родителей впервые для детей воплощается идея Божества и что первобытной формой религии является почитание умерших предков.

Из трех основ - стыда, жалости и благоговения - автор пытается вывести все нравственное сознание. Даже богословские добродетели: вера, надежда и любовь - не кажутся ему безусловными. Ему стоит немало труда доказать, что четыре кардинальных добродетели - воздержанность, мужество, мудрость и справедливость - суть производные указанных им «эмпирических» начал. «Всякое проявление нашей воли, - пишет он, - может быть дурным только при нарушении одной из трех обязанностей, т. е. когда воля утверждает что-нибудь постыдное (в первом отношении), или что-нибудь обидное (во втором отношении), или что-нибудь нечестивое (в третьем)».

Задача построения автономной этики как науки явно неосуществима. Никакой опыт не может нас убедить, что идея добра присуща человеческой природе. Изучение разных культурных типов и первобытных народов показывает обратное. Идея добра в человеческом сознании и не абсолютна я не всеобща. Эмпирическая этика Стюарта Милля строится на понятии счастья, а эмпирическая этика Спенсера - на идее эволюции и приспособления. Не менее произвольны «три начала» Соловьева. Чувство стыда столь же «природно» человеку, как и бесстыдство, жалости и альтруизму противостоит естественный эгоизм, благоговение связано не столько с «природой» человека, сколько с его социальным развитием. Соловьев постоянно путается в неразрешимых противоречиях, вместо реальных выводов делает формальные дедукции (например, выведение совести и храбрости из стыда!), вводит под видом «природных данных» метафизические понятия. Желая во что бы то ни стало отстоять полную автономию этики, он приходит к таким невероятным утверждениям: этика не зависит от теоретической философии, и вопрос о реальном существовании мира и людей для нее не важен; она не зависит от того или другого решения вопроса о свободе воли и проблемы зла. Как это ни звучит парадоксально - этическая система Соловьева строится вне понятий бытия, свободы и зла.

Как объяснить причудливость этого построения? Кн. Е. Трубецкой справедливо замечает, что система Соловьева есть этика половой любви. Это ставит ее в непосредственную связь с «Смыслом любви» и раскрывает эротическую основу всего мировоззрения философа. Половая любовь стоит в центре, из полового стыда выводится все разнообразие нравственной жизни. Человек стыдится своей животной природы, и нравственный подвиг его заключается в ее преодолении. Как и в «Смысле любви», эротизм приводит к аскетизму, и жизненной задачей человека признается воздержание и целомудрие, то есть восстановление целостности. Объявив стыд единственным корнем, из которого вырастает все нравственное сознание, автор не мог не извратить перспективу своего построения.

Эротический аскет не скрывает своего отвращения к полу. «Путь пола, - пишет он, - вначале постыдный, в конце оказывается безжалостным и нечестивым: он противен человеческой солидарности, ибо дети вытесняют отцов».

Во второй части («Добро от Бога») Соловьев стремится, не нарушая автономности этики, связать ее с положительной религией. Одновременно с работой над «Оправданием добра» он переводил Канта, и влияние «Критики практического разума» ясно чувствуется в его книге. Он вполне разделяет учение Канта о самозаконности чистой воли, определяемой одним уважением к нравственному долгу. Но пойти за Кантом до конца он не может: это значило бы признать, что душевные явления никакой реальности, кроме субъективной, не имеют и что бессмертие души и существование Бога суть только постулаты практического разума. При таком понимании весь его религиозный натурализм превратился бы в чистейший феноменализм. И вот он делает отважную попытку преодолеть Канта. Бог и бессмертие, утверждает Соловьев, имманентны нравственному сознанию. «В религиозном ощущении, - пишет он, - дана действительность ощущаемого, реальное присутствие Бога...» «Правильная теология, как и правильная астрономия (!), есть дело важное и необходимое, но это не есть дело первой необходимости... Действительность божества не есть вывод из религиозного ощущения, а содержание этого ощущения... Есть Бог в нас - значит Он есть».

Соловьев исходит из глубокого и верного чувства божественности человека. В человеке, действительно, есть образ Божий, частица Божества. Он прав в своем натурализме, поскольку «всякая душа по природе христианка». Но он заблуждается, отыскивая это божественное начало не в мистическом, а в разумно-нравственном сознании человека. Тут он рассуждает не как христианин, а как язычник-эллин, следует не Евангелию, а Платону. Он забывает, что образ Божий пребывает в падшем человеке, что грех преодолевается не естественной эволюцией, а действием благодати и что одного «закона, писанного в сердцах», недостаточно для воссоединения человека с Богом. Насколько резко изменилось отношение Соловьева к откровенной религии и Церкви, можно судить по следующим его словам: «Тот, кто вышел из школьного возраста и достиг вершин образованности, конечно, не имеет причин идти в школу (т. е. в церковь), но еще меньше имеет он причин отрицать ее и внушать школьникам, что все их учителя тунеядцы и обманщики». «В области религиозной безусловное нравственное начало внушает нам положительное отношение к учреждениям и преданиям церковным, в смысле воспитательных средств, ведущих человечество к цели высшего совершенства... Это подчинение церкви и государству только условно... Мы никогда не поставим церковь на место Божества и государство - на место человечества. Преходящие формы и орудия провиденциального дела в истории мы не примем за сущность и цель этого дела». И это пишет автор «Теократии», некогда считавший Церковь видимой формой Царства Божия на земле! Теперь он признает за ней лишь условное воспитательное значение и полагает, что духовно взрослым людям незачем ходить в это «учебное заведение». Соловьев настроен индивидуально-спиритуалистически: он почтительно равнодушен к «историческим формам религии» и признает только «внутреннее религиозное чувство».

Эллинская философия могла научить его дедуцировать понятие Бога из понятия добра, но была бессильна помочь ему вывести из этого понятия откровенные истины христианской религии. Может ли человек естественным путем прийти к вере в живую личность Богочеловека Христа? Вот experimentum crucis всей нравственной системы Соловьева. При отрицательном ответе его автономная этика обрушивается, как карточный домик. Он принужден ответить утвердительно, и из всех его утверждений - это утверждение самое невероятное. "Христос говорил, - пишет он: «Я рожден и послан от Бога, и Я до создания мира был одно с Богом. Верить этому свидетельству нас заставляет разум, ибо историческое явление Христа как Богочеловека неразрывно связано со всем мировым процессом, и с отрицанием этого явления падает смысл и целесообразность мироздания».

При религиозном натурализме истины веры неизбежно становятся истинами разума: натурализм логически превращается в рационализм. Исходя из «данных опыта», Соловьев пришел к сверхопытной истине Богочеловечества; после такого чуда диалектики все дальнейшее уже не представляло трудностей.

В «Объективной этике» автор прослеживает «добро через историю человечества» в уже знакомых нам формах богочеловеческого процесса. Учение об обществе представляет мало нового. Соловьев полемизирует с анархизмом Толстого и, отталкиваясь от непротивленчества, оправдывает войну и наказания преступников, признает необходимость капитала, банков, торговли, собственности. Социальная проблема Соловьевым даже не ставится: у него недостаточная чувствительность к социальному злу. Он считает социализм «крайним выражением буржуазной цивилизации», а труд - заповедью Божьей. Под влиянием критики Б. Чичерина автор изменяет свой взгляд на право и государство. В «Критике отвлеченных начал» право определялось чисто отрицательно, а государство - как формально-юридический союз. Теперь за ними признается положительное значение. «Право есть принудительное требование реализации определенного минимального добра или порядка, не допускающего известных проявлений зла». «Государство есть собирательно-организованная жалость». Между царством земным и царством Божиим проведена резкая грань. «Задача права, - пишет он, - вовсе не в том, чтобы лежащий во зле мир обратить в Царство Божие, а только в том, чтобы он до времени не превратился в ад...» Закон принуждения отделяется от закона любви, и первый не отрицается во имя второго; исторические пути человечества не смешиваются с сверхисторической целью. В этом отрезвлении Соловьева от теократической утопии большая роль принадлежит Толстому: его анархическая утопия заставила автора «Оправдания добра» признать относительную ценность временного и условного. «Положительные стихии жизни должны быть поняты и приняты нами как условные данные для решения безусловной задачи». Отношения между церковью и государством строятся теперь Соловьевым на основании полной взаимной независимости: государству принадлежит полнота власти, Церкви - высший духовный авторитет. Церковь есть не Царство Божие на земле, а всего лишь «организованное благочестие». У нее не должно быть никакой принудительной власти, а принудительная власть государства не должна иметь никакого соприкосновения с областью религии. Над «первосвятите-лем» и «царем» стоит «пророк», которому принадлежит нравственный контроль этих властей. От прежней величавой троицы «Теократии» в «Оправдании добра» остались только бесплотные тени. В новом, до неузнаваемости изменившемся мире они производят впечатление выходцев с того света. Соловьев заканчивает свою книгу словами: «Нравственная задача может состоять лишь в совершенствовании данного... Совершенство добра окончательно определяется как нераздельная организация триединой любви».

Несмотря на все недостатки, книга Соловьева имеет непреходящую ценность: это - единственная в нашей философской литературе законченная этическая система. У автора есть громадный нравственный пафос, глубокая религиозность и личная пламенная любовь ко Христу. «Оправдание добра» и в наше время не утратило своего нравственно-воспитательного значения. Можно спорить с отдельными взглядами автора, но нельзя сопротивляться силе воздействия его личности.

Для многих знакомство с этой книгой было решительным поворотом в жизни, - для всех оно остается незабываемым событием.

II. Теоретическая философия

В конце «Оправдания добра» намечен переход к гносеологии. До сих пор философское мировоззрение Соловьева строилось независимо от решения проблемы зла: теперь его мироощущение изменилось, вера в торжество добра в исторической жизни человечества поколебалась, усилилось чувство «неудачи христианства в истории» - и вопрос о сущности зла предстал во всей своей трагической неотвратимости. В «Заключении» "Оправдания добра" он пишет: «Возникает вопрос: откуда зло? Если оно имеет начало помимо добра, то как может добро быть безусловным? Если же оно не безусловно, то есть ли ручательство в его победе над злом... Вопрос о происхождении зла может быть разрешен только метафизикой, которая в свою очередь предполагает вопрос: что есть истина, в чем ее достоверность?.. Оправдавши Добро, как таковое, в философии нравственной, мы должны оправдать Добро как Истину в теоретической философии».

Но Соловьеву не удалось закончить свою гносеологию. Три главы «Теоретической философии» (1897-1899) не позволяют судить о неосуществленном замысле во всем его объеме. Одно несомненно: прежнюю свою теорию познания он подвергнул еще более радикальному пересмо тру, чем свою этическую систему: учение о познании, изложенное в «Философских началах цельного знания» и в «Критике отвлеченных начал», отвергается теперь целиком. От третьего мистического пути познания - интеллектуальной апперцепции, или интуиции, от тройного познавательного акта, состоящего из веры, воображения и творчества, не остается и следа. Отстояв, или, вернее, попытавшись отстоять автономию этики, Соловьев стремится столь же решительно утвердить автономию философской мысли: философия должна иметь свою исходную точку в себе самой; философское мышление есть добросовестное искание достоверной истины «до конца».

Автор подвергает анализу «чистое сознание» и не находит в нем никакого различия между кажущимся и реальным. Полемизируя с Л. Лопатиным он утверждает, что из сознания нельзя заключать о подлинной реальности сознающего субъекта, нельзя из мышления выводить бытие. Субъекту сознания не принадлежит никакой другой реальности, кроме феноменальной: ведь никто не может быть уверен, что он не находится в гипнотическом сне и не принимает себя за пожарного или парижского архиепископа, не будучи ими. «Я» не есть субстанция, а феномен. Но кроме субъективной достоверности непосредственного сознания у нас имеется еще объективная достоверность разумного мышления; существует все мыслимое как логическая форма. В своем отвержении всякой субстанциальности Соловьев идет по следам Канта и отрекается от прежних своих убеждений. "Я и сам прежде так думал (т. е. что «я» есть субстанция) и с этой точки зрения возражал в своей магистерской диссертации («Кризис западной философии») против Гегелева панлогизма и Миллева панфеноменализма". Но теперь он думает иначе: его более не удовлетворяет ни res cogitans Декарта, ни монады Лейбница, ни активные элементы сознания Мэн де Бирана; он идет дальше Канта и отрицает даже кантовский «умопостигаемый характер». Итак, личность сама по себе есть ничто.

Где же выход из этого крайнего феноменализма, из этой пустоты?

Соловьев его только намечает; мы так и не знаем, к каким выводам пришел бы он, как бы закончил свою гносеологию. А может быть, он и не закончил ее потому, что задание было невыполнимо.

Итак, реально нам дана только пустая форма сознания и мышления. Но в самом понятии формы заключено требование содержания. Само искание есть несомненный факт: мы знаем, чего ищем, ибо ignoti nulla cupido.

В центре познания стоит замысел: знать саму истину; субъект философии являет себя как становящийся разум истины. Истинная философия начинается тогда, когда эмпирический субъект поднимается сверхличным вдохновением в область самой истины. И здесь имеет силу слово Истины: «Кто хочет сберечь душу свою, тот потеряет ее». «Между философами, подходившими к истине, нет большего, чем Гегель, но и наименьший между философами, исходящими из самой истины, больше его». Соловьев приводит изречение дельфийского оракула и заканчивает: «Познай самого себя - значит познай истину».

Л. Лопатин возражал Соловьеву в статье "Вопрос о реальном единстве сознания". Он не скрывает своего удивления по поводу того, что «в настоящее время Соловьев выступает самым решительным сторонником трансцендентного понимания субстанциальной действительности», и прибавляет: «Невольно приходит в голову, что Соловьев слишком много уступил принципиальным противникам своих задушевных убеждений. При таких уступках чрезвычайно трудно дать последовательное и свободное от противоречий оправдание для того глубокого и оригинального мировоззрения, которое он проповедовал всю жизнь». Лопатин верно почувствовал, что новое учение Соловьева противоречит всей его прежней философской системе, всем его прежним «задушевным убеждениям», но он упрощает дело и не чувствует трагизма отречения мыслителя «от дела всей его жизни». После крушения теократии и отхода от церкви заветная вера Соловьева в посюстороннее преображение мира рухнула. «Божественный» огонь погас под «грубой корой вещества». Мир стал мертвым призраком, зияющей пустотой. Ни природа, ни человек не реальны; нет ничего данного, есть только заданное.

В статье «Понятие о Боге» Соловьев защищает Спинозу от обвинения в атеизме, предъявленного ему А. И. Введенским. Он считает Бога началом не личным, а сверхличным и повторяет евангельские слова: «Кто бережет душу свою, погубит ее». Вместо проповеди богочеловеческого дела, участия человека в созидании Царствия Божия - проповедь полного отречения. "Личность - только подставка (hypostasis) чего-то другого, высшего. Ее жизненное содержание, ее «ousia» - Бог. Человек должен отречься от «мнимого самоутверждения личности».

Таков результат душевной трагедии, пережитой Соловьевым. «Поразительная неудача дела Христова в истории» заставила его усомниться в софийности мира. Он думает теперь не об историческом процессе, а только о конце его - надвигающемся Страшном Суде.

В «Теоретической философии» вскрывается характерная особенность мировоззрения Соловьева - его имперсонализм. Она связана с тем, что истоки его философии были в эллинской мысли. У гениальнейшего из греческих мыслителей - духовного отца Соловьева Платона - «всеобщее» преобладает над индивидуальным.

У Соловьева была подлинная мистическая интуиция «всеединства», было чувство космоса, но не было чувства личности. Поэтому он отрицал свободу воли и уклонялся от решения проблемы зла. В статьях «Смысл любви» он пытался с помощью теории об андрогине построить свою антропологию, но запутался в противоречиях. Можно только гадать о том, к каким окончательным выводам привела бы его перестройка всей его философской системы, ибо новой «метафизики» он так и не написал.

Примечание:

Диссертация Л. Лопатина «Положительные задачи философии» вышла в Москве в 1886 г.

«Вопросы философии и психологии». Кн. 50, 1899 г.

См. статью Соловьева «Свобода воли и причинность». «Мысль и слово». II ч. М., 1913-1921. Эта статья, написанная в 1893 г. по поводу второй части «Положительных задач философии» Л. Лопатина, при жизни автора не была напечатана.

ap11korean.ru

Перестройка философской системы (1897-1899)